— Ну все, ребята! — прерывисто крикнул Леон. — Кончаем! Еще немного, и он прорвется! Уши заткнуть, быстро! Быстро, я сказал! И лечь! На землю! Брюхом!

Когда так кричат — рассуждать некогда. Надо или делать, или впадать в полный столбняк. Яська еще не до конца одурел — и потому послушно зажал уши ладонями. И уже падая животом на теплые, накаленные дневным солнцем камни, он успел заметить, как Леон резким движением надавил красную кнопку на своей коробочке.

…Такого грохота он не слышал еще никогда. Даже в самый дикий шторм, когда не то что в море — на двор нельзя носа высунуть, когда обезумевший ветер мчится вдоль улиц, пытаясь сорвать крыши домов, а молнии почем зря лупят прямо за окнами — даже с этим ужасом нельзя было сравнить звук разорвавшегося надвое мира. Земля дернулась под животом, уши моментально заложило, а дробь мелких камней больно вжикнула по спине. «Наверное, майку порвало… — механически подумал Яська, потому что больше ни о чем думать он сейчас не мог.

А потом мягкой тяжелой лапой навалилась тишина. Уши вроде отпустило, но все равно ни один звук не мог прорваться сквозь ватную тьму. «Ведь еще не ночь! — подумал Яська и тут же понял, что у него попросту зажмурены глаза.

— Вставай, Хранитель, дома спать будешь! — тронул кто-то его за плечо. Яська резко дернулся и сел на корточки, тряся одуревшей головой. Леон стоял над ним, встрепанный и помятый, по левой его щеке медленно сползала густая капля крови.

— Не то, что ты думаешь, — перехватив его взгляд, усмехнулся он. — Просто крошкой малость посекло. Эх, не рассчитал я слегонца, надо было подальше отойти.

Лара тоже поднялась и сейчас энергично отряхивалась. Ей повезло больше, за исключением испачканной в пыли юбки она ничуть не пострадала от взрыва. Вытащив непонятно откуда крошечное зеркальце, она сокрушенно оглядывала свое лицо.

— Вот она, женственность, — уныло прокомментировал Леон. — Первое дело — лоск навести.

— Вот она, мужественность, — с нервным смешком парировала Лара. — Первое дело — либо подколоть, либо глупость сморозить.

Яська ничего не стал говорить, он лишь изумленно таращился по сторонам.

Да, местность тоже слегка изменилась. Очерченной кругом площадки уже не было — вместо нее в земле зияла огромная, все еще дымящаяся воронка. Наверное, глубокая. Идти разглядывать дно Яське почему-то не хотелось.

И еще плыл над землей странный запах. Не то гниль, не то ржавчина…

— А где… этот? — наконец выдавил он перехваченным горлом.

Леон понял.

— Все, успокойся. Одним драконьим зубом меньше.

— А… А пацан как же? — Яська обнаружил, что его слегка трясет. Так бывает зимой, когда подхватишь простуду и тебя сейчас же кутают в шерстяное одеяло и поят теплым молоком. Сейчас, однако, ни на то, ни на другое рассчитывать не приходилось.

— Нету, — коротко отозвался Леон. — Сам видишь, полетели клочки по закоулочкам.

Яська обмер. Сейчас лишь до него дошло, что же именно тут случилось.

— То есть… — язык сделался шершавым и слушался с трудом. — Ты что? Ты убил его?

Он с ужасом глядел на брата — спокойного, сильного и насмешливого. Почти такого же, как и раньше.

— Ну а что тебя смущает? — очень искренним голосом осведомился тот. — Обычное дело, обряд Проращения. Всем начинающим Хранителям это показывают. Для твоей же пользы…

— Ты… Ты убил человека! — задыхаясь и чувствуя, как ползут по щекам слезы, выдохнул Яська.

— Я убил воина, — мягко поправил его Леон.

— Но он же… он же пацан был! Ему же больно… Он ведь такой же, как… Он даже на меня был чуть-чуть похож…

— Разумеется, — кивнул Леон. — Мы же твою кровь брали. А Проращение идет на основе генетического материала донора. Вот если бы мы Лару, — выразительно чиркнул он себя пальцем по запястью, — у нас бы в круге была девочка. Тебе бы это понравилось больше?

Яська не стал отвечать. Перед глазами стоял взорванный воин. Ревущий, обиженный на весь белый свет младенец… Малыш в маечке с диковинной птицей… Захлебывающийся яростным воплем пацан… Да какой бы злой он ни был — живой же все-таки, не заводной медвежонок, не кукла. А если бы он в конце концов перебесился? И с ним можно стало бы поговорить? А то и подружиться? Даром, что ли, мама всегда твердит — ко всякому, даже самому тяжелому человеку есть подход.

А вместо этого — динамитом. Что это такое, Яська знал. В прошлом году рвали скалы, благоустраивая Дельфинью Бухту. Пацанов, конечно, прогнали оттуда взашей, но взрывы все и так слышали — отдаленные, похожие на рокот уходящей грозы.

Он сам не заметил, как начал реветь — сперва тихо, а потом уже и в голос, точно малыш-дошколенок. И ему сейчас совершенно не было стыдно. Пускай даже и Лара смотрит… Навалилась такая угрюмая тоска, что разом потеряли смысл все приличия и правила. Осталась только затянувшая от края до края душу огромная свинцовая туча. Его брат — убийца. А значит, и он сам, Яська, тоже немножечко к этому причастен.

— Слушай, Яся, — положив ему руку на плечо, хмуро заговорил Леон. — Ты давай-ка кончай свою истерику. Смотреть противно, балбесу тринадцатый год, а скулишь как обгадившийся щенок. Ты чего это себе напридумывал, а? Где ты человека здесь видел? Это же воин был, понимаешь, во-ин. Существо такое, потустороннее. Тоже мне, нашел брата-близнеца. Может, стоило дорастить его до сорока лет? Чтобы ты сопли не распускал? Только учти, невозможно. Такое лишь дяде Пелею или учителю Евмену под силу, они у нас Старшие Хранители… А потяни я еще секунду, и эта пятнистая тварь нас бы изрешетила вчистую. Замыкающая Стена уже лопаться начала, сам же видел, хорошо пули в молоко ушли… Могли и не уйти… Да ты, чудо лопоухое, хоть знаешь, что такое десантный автомат с подствольником?

Яська решительно дернулся, сбрасывая с плеча ладонь брата. Все, что тот говорил, конечно же, правильно, но слушать его сейчас было противно. Ноздри все еще улавливали тревожный запах… ржавчины, а может, и не ржавчины… Как это, должно быть, больно, когда слепая, мертвая сила равнодушно раздирает тебя на клочки — и те сгорают в взметнувшемся к темному небу пламени…

— Ну вот что! — хмуро заявил Леон. — Слов ты, я вижу, понимать не хочешь, значит, необходима встряска.

Подзатыльником Яську было не удивить, брат и раньше его не баловал. Но сейчас хлесткий удар по шее оказался явно лишним. Обида взметнулась жгучей волной, прокатилась от сердца до ступней… Коротко вскрикнув — сам не разбирая что — он метнулся в сторону. Стремительно нагнулся и, схватив кремневый обломок, что есть силы запустил им Леону в голову.

И обмер, мгновенно поняв, что же он натворил. Время вдруг растянулось податливой резинкой, секунды сделались часами, и он потерянно глядел, как серый, с острыми гранями обломок приближается к виску брата. И уже ничего не исправишь, остается глядеть расширившимися глазами на неизбежное.

Леон, однако, если и удивился, то не слишком. В самый последний момент он резко вскинул руку, с присвистом выдохнул — и камень, отразившись от разом затвердевшей ладони, с глухим стуком полетел на землю.

И тут же время вернулось в обычное состояние, секунды стали просто секундами, а колотящиеся удары сердца — всего лишь пульсом и звоном в ушах.

— Ну что, братишка, — криво ухмыльнулся Леон. — Так кто же тут у нас на самом деле убийца?

Яська дернулся как от пощечины — и стремглав помчался прочь, не разбирая дороги, подальше от несущихся вдогонку слов. И пускай кровь шумела в ушах и гасила любые звуки, голос брата все равно проникал сквозь завесу ярости.

Глаза он плотно зажмурил, и, наверное, уже тысячу раз должен был растянуться на жестких камнях, переломав себе все, что только можно. Но, странное дело, ноги сами выбирали безопасный путь, ямы и рытвины уворачивались от него, точно от зачумленного, а потом, когда сбилось наконец дыхание и сердце превратилось в сплошной комок боли — он мягко осел на землю и замер, обхватив колени руками. Сил уже не оставалось ни на бег, ни на ярость, ни на отчаянье. Просто пришла наконец тьма.